Всего один взгляд - Страница 5

В стекло постучали. Грейс подняла голову. Кора Линдли, ее лучшая подруга в Касслтоне, жестом показывала — открой, мол, замок. Грейс нажала кнопку, и через секунду Кора плюхнулась на пассажирское сиденье.

— Ну как провела вечер? — поинтересовалась Грейс.

— Паршиво.

— Жаль…

— Синдром пятого свидания.

Разведенная Кора казалась слишком сексуальной для обычно нервных и неприступных «женщин в поиске». В блузке с леопардовым рисунком и глубоким вырезом, обтягивающих брючках из спандекса и розовых лодочках, она резко выделялась на фоне широких брюк и бесформенных свитеров других мамаш. Они с подозрением пожирали ее глазами — женское население маленького пригорода порой ведет себя, как старшеклассницы.

— Что за синдром?

— Ну, ты редко встречаешься, верно?

— Редко, — признала Грейс. — Наличие мужа и двоих детей сильно изменили мой некогда свободный образ жизни.

— И зря! Видишь ли — только не спрашивай почему, — на пятом свидании буквально все мужчины заводят разговор о… как бы это поприличнее выразиться… О ménage á trois.

— Да брось ты!

— Клянусь! На пятом свидании, самое позднее. Так, знаешь, чисто теоретически спрашивают, как я отношусь к ménage á trois, будто речь идет о мире на Ближнем Востоке.

— А ты?

— А я отвечаю, что просто обожаю эти «тройки» в постели. Особенно когда двое мужчин начинают целоваться взасос.

Смеясь, Грейс и Кора выбрались из машины — у Грейс разболелась нога. Прошло больше десяти лет, но ее по-прежнему коробило, когда окружающие пялились на ее хромоту, поэтому она осталась у машины, проводив Кору взглядом. Прозвенел звонок, и дети радостно повылетали из школьных дверей, как пушечное ядро. Разумеется, и таких мам большинство, Грейс высматривала только своего ребенка. Остальные, пусть это не покажется черствостью, интересовали ее не более чем окружающий пейзаж.

Макс появился во второй волне великого исхода первоклашек. Шнурок развязан, школьный ранец выглядит отчего-то непомерно огромным, вязаная шапка с надписью «Нью-Йоркские рейнджеры» сдвинута на ухо этаким французским беретом. Ее вновь захлестнула горячая волна материнской нежности. Макс проскакал по ступенькам, поудобнее пристраивая на плечах ранец. Грейс улыбнулась. Макс заметил ее и тоже расплылся в улыбке.

Он забрался на заднее сиденье «сааба», Грейс пристегнула сына к детскому сиденью и спросила, как прошел день. Макс ответил, что не знает. Грейс начала расспрашивать, что Макс делал сегодня в школе. Сын снова ответил, что не знает. Математику учили? А английский, естествознание? Как рисование, труд? В ответ мальчик пожимал плечами и бубнил свое «не знаю». Грейс кивнула: классический случай болезни Альцгеймера-в-начальной-школе. Не иначе детей принудили забыть все или вырвали клятву молчать. Одна из загадок жизни.

Только доехав домой и вручив Максу его любимый «Гогурт» — тот же йогурт, только в тюбике вроде зубной пасты, можно выдавливать прямо в рот, — Грейс смогла вернуться к фотографиям.

На автоответчике мигал индикатор. Одно сообщение. Проверяя, кто звонил, Грейс обнаружила, что номер не определился. Она нажала на кнопку и с удивлением услышала голос старого… друга — определение «знакомый» было бы слишком неуважительным. Впрочем, звонившего можно было смело назвать отцом родным, как ни странно это бы прозвучало.

— Здравствуй, Грейс. Это Карл Веспа.

Ему не было необходимости представляться. Прошло несколько лет, но Грейс сразу узнала этот голос.

— Перезвони мне, пожалуйста. Нужно поговорить.

Прозвучал сигнал отбоя. Грейс стояла неподвижно, ощущая под ложечкой знакомый холодок. Веспа. Звонил Карл Веспа. Это не к добру. Веспа, при всем его хорошем к ней отношении, никогда не беспокоил ее по пустякам. Грейс подумала, не позвонить ли ему прямо сейчас, но решила, что момент неподходящий.

Она ушла в комнату, служившую ей студией. Там никто не жил. В минуты вдохновения, когда Грейс бывала, что называется, в ударе, как любой художник или спортсмен, рука так и тянулась к холсту. Грейс смотрела на улицы, деревья, на людей, мысленно выбирая, какой кистью и каким мазком будет писать, какие цвета смешает и как положит светотень. Картины должны отражать мировоззрение художника, а не копировать реальность, считала Грейс. Все мы видим мир через собственную призму, а искусство в своих лучших проявлениях чуть-чуть меняет реальность, приоткрывая внутренний мир художника, то, что видел он, точнее, что он хотел показать другим. Искусство отнюдь не всегда приукрашивает действительность; живопись зачастую провокационнее, безобразнее, беспощаднее — и притягательнее. Грейс добивалась реакции. Можно залюбоваться прекрасным закатом, но Грейс хотела, чтобы зрители утопали в ее закате, забыв обо всем, страшась и смотреть, и отвести взгляд.

Не пожалев лишний доллар, Грейс заказала двойной комплект фотографий и сейчас извлекла из конверта толстую стопку снимков. На первых двух Эмма и Макс на возу с сеном. Далее — Макс, потянувшийся к яркому яблоку. Дальше смазанный снимок крупной взрослой руки — это Джек наводил на резкость. Грейс с улыбкой покачала головой — ах, этот ее большой растяпа. Снимки Грейс, Эммы, Макса, яблоки, деревья, корзины. Грейс была растроганна.

Родители Грейс умерли молодыми. Мать сбила машина на пешеходном переходе через Сорок шестое шоссе в Тотове. Грейс было тогда одиннадцать. Полицейские не пришли к ним домой, как показывают в фильмах; о трагедии сообщили по телефону. Грейс до сих пор помнит, как отец, в домашних синих брюках и сером пуловере, взял трубку и привычно протянул «алло» и как его лицо мгновенно побледнело, он вдруг рухнул на пол, и послышались сначала сдавленные, а затем беззвучные рыдания, словно ему не хватало воздуха выразить горе.